Капитан Кидд был счастлив.

Настолько счастлив, что не обращал внимания на происходящее вокруг. А происходили малоприятные вещи. К нему в камеру вошли двое крупных мрачных мужчин в кожаных фартуках и с черными кулаками. Они потребовали, чтобы он предъявил им свои руки.

Кидд с охотой предъявил. Нате, мол, берите.

Несколькими умелыми движениями кузнецы закрепили на его запястьях стальные манжеты, соединенные грубой цепью.

В первый момент капитан немного удивился, а потом вспомнил, что Камилла предупреждала его об этом. Уже после всего, когда они лежали рядом, она долго и жарко ворковала ему на ухо, объясняя ему, как он должен вести себя во время путешествия в Лондон.

Да, там было что-то про кандалы. Она сказала, что губернатор, как должностное лицо, не может содержать его по-другому. Его могут заподозрить в особом отношении к преступнику.

Кандалы так кандалы!

Ради Камиллы, родной, любимой, необыкновенной Камиллы, он готов был принять вериги и во сто крат тяжелее. Какая женщина! Кидду приходилось, и многократно, общаться с особами противоположного пола, но он и представить себе не мог, что среди них встречаются такие постельные ангелы. Ему было лестно, что его жена так хороша и любвеобильна. Кроме того, ему было приятно, что такая роскошная и любвеобильная женщина именно его жена.

Нет, не зря он два года искал для нее этот алмаз, как можно было позволить зачахнуть и умереть такой красавице! Бог с ними, с этими дураками, которые утверждают, что он привез кусок какого-то хрусталя вместо «Посланца небес». Они думают, что обманули его, отобрав у него камень и присвоив себе. Но он-то знает, что обмануты как раз они.

Из тюрьмы его под усиленным караулом отвезли в специальной карете в порт.

Ливингстон испросил разрешения у губернатора попрощаться со своим другом.

Прощание произошло у трапа.

Прощание было торопливым, скомканным, почти нелепым.

В глазах у торговца стояли слезы.

Капитан являл собой пример полного физического и морального благополучия.

Ливингстон крепко обнял друга:

— Прости меня, Уильям.

— За что? — настолько искренне спросил капитан, что торговец заскрипел зубами.

— Прости. Есть за что. Хотя бы за то, что я не могу тебе ничего рассказать.

Кидд широко улыбнулся и похлопал друга по плечам ладонями скованных рук.

— Присматривай за Камиллой. Ей будет нелегко без меня. Присматривай.

Ливингстон мрачно опустил голову:

— Прощай.

— Прощай, друг. Все же немного щемит сердце, из-за того что она не сможет прийти в порт. Но так надо, я считаюсь преступником, и от этого никуда не уйти.

Ливингстон тяжело кивнул, слепым движением надел шляпу и, развернувшись, пошел прочь.

Солдат подтолкнул капитана к трапу.

Поместили его так, как должны были поместить настоящего преступника. В темной квадратной конуре высотою всего пять футов. Разогнуться было невозможно. Кандалы тоже невероятно мешали. Кормили капитана также отвратительно. Казалось бы, в этой части лорд Белломонт мог сделать послабление и посылать пищу со своего стола, тем более что его самого мучило несварение. Но губернатор боялся хотя бы даже этим выказать свое особое отношение к преступнику. Кто знает, может быть, среди членов команды есть шпионы и наушники, и какая-нибудь куриная ножка может стать сильнейшим аргументом во время слушания дела в суде или при докладе его в палате общин.

Тяготы своего положения Кидд переносил с легкостью. Он грезил. Если во время предыдущего своего плавания он мечтал о встрече с возлюбленной, то теперь упивался воспоминаниями о последнем свидании.

Губернатора изводила качка в его роскошной каюте. Как ни странно, он чувствовал себя несчастным и брошенным. Странно-романтическое название корабля «Одинокое сердце» он считал созвучным своему состоянию, и ни на секунду не приходило ему в голову, что оно имеет большее отношение к пассажиру из затхлого трюмного ящика.

У матросов «Одинокого сердца» капитан Кидд пользовался популярностью.

Все, оказывается, о нем слышали.

Кто-то — о фантастических его победах в сражениях с французами во время последней войны Вильгельма Третьего с Людовиком Четырнадцатым.

До кого-то доходили слухи, что парень из темной каюты в трюме чем-то насолил то ли парламенту, то ли правительству. Это само по себе вызывало уважение и интерес.

Были и такие, кто связывал его имя с громадными золотыми кладами, покоящимися на далеких островах в Индийском океане. Эти были настырнее всех.

Они начали по вечерам, подкупив часового, собираться у дверей его камеры и беседовать.

Кидду, как всякому нормальному человеку, надоедало сидеть почти в полной темноте, и он радовался возможности развлечься светом свечи. Дверь была решетчатая ради вентиляции.

Именно ради света Кидд подбредал к ней. Одиночество его нисколько не тяготило. Тем более что он его совсем не ощущал.

Все время и везде он был вместе с Камиллой.

Разговаривал с ней.

Переглядывался.

Теперь ему для этого даже алмаз не был нужен.

Ему для этого не был нужен даже хрусталь.

— Говорят, что ты плавал вместе с капитаном Леруа?

— Да.

— По слухам, этот француз сделался богачом, когда захватил судно Ост-Индской компании. Оно было доверху набито золотом и драгоценностями.

— Это правда.

— Ты был на этом корабле?

— И все видел своими глазами?

— Нет, я сидел в мешке.

— В каком мешке?

— Зачем в мешке?

— Меня хотели утопить.

— За что?

— Ты взял общие деньги?

— Ты хотел дезертировать?

— До сих пор не знаю за что.

— А почему тебя не утопили?

— Начался бой.

— То есть золота ты не видел?

Вопрос свидетельствовал о почти полном разочаровании, еще мгновение — и свеча была бы задута.

— Видел.

— Видел?!

— Золото?!

— Сколько его было?

— Много. Но не целый корабль. Если все трюмы забить золотом, корабль потонет.

— Сколько же его было?

— Сундук, полный сундук.

— Большой?

— Да.

— Вот такой?

— Два ярда длиной и полтора шириной. Или немного меньше. Да, немного меньше.